audaces fortuna juvat!
.
Елка была самой главной новогодней традицией.
Без нее все совершенно теряло смысл, лишалось своего магического значения и переставало быть желанным.
Можно было приготовить хоть ванну оливье, купить центнер мандарин и конфет “Шедевр”, но если дома не было елки, все – труба, нового года не будет.
читать дальше
Один раз это чуть не произошло, и я хорошо помню то ощущение тотальной паники и ужаса, что в этом году наши часы так и не пересекут отметку полуночи, и мы останемся навеки в плену самого жуткого кошмара, где на новый год елки у нас не было.
Поэтому елка была у нас всегда.
И собирать ее нужно было обязательно 31-го декабря. Причем, именно собирать, потому что наша елка представляла собой уникальный конструктор из веток, которые в канун срока стоить начинали заметно дешевле.
Чем папа, разумеется и руководствовался.
Я наудачу каждый год все же клянчила елку пораньше, искоса завидуя своим более везучим одноклассникам. Но папа был показательно непоколебим.
Часов в одиннадцать утра он шел в сарай, доставал оттуда разборной металлический каркас, очень похожий на тот, что выставляли на главной площади. Оставлял его в коридоре – что предвкушало последующие приключения, а затем доставал из кладовки две своих незаменимых рыжих кожаных сумки и особенно громко звал меня:
“Ну что, за елкой идешь?”
Я, понятное дело, ждала этого клича все утро.
Однако, когда он раздавался, то делала вид, что я не то, чтобы охотно оторвалась от своих текущих дел, но раз уж оторвалась, то, так и быть, схожу.
Все это демонстративное изображательство было нужно в первую очередь для того, чтобы подогреть собственное предвкушение.
Охота за ветками – как называл это папа, был одним из наших с ним сугубо личных ритуалов наряду с распиливанием дерева двуручной пилой, совместной зарядкой и поеданием жареной картошки прямо из сковородки.
Чужие в этот ритуал не допускались.
Сперва мы неспешно обходили весь рынок, изучая обстановку. Затем принимали решение. Папа никогда не торговался, и мне это нравилось. Взамен он имел достаточно терпения и упорства, чтобы найти самый выгодный вариант и в последний момент просто сказать: берем.
Иногда приходилось побродить лишнего, но при этом не помню ни разу, чтобы наша охота не удалась.
Ветки крепко сматывались бечевкой, погружались в сумки, заманчиво выглядывая через борта. А я по возможности гордо несла верхушку, держа ее перед собой, как знамя нашей победы.
Хвойный аромат я тогда распознавала плохо, поэтому, чтобы принюхаться, мне нужно было буквально влипнуть в ветку носом, что частенько заканчивалось очередным испорченным шарфом.
Правда, переживала по этому поводу в основном мама.
Елку собирали мы с папой вдвоем.
Маминой же обязанностью было в это время готовить салат, или холодец, или винегрет... Я тоже это дело любила, и если процесс с салатом можно было отсрочить, то с удовольствием присоединялась и к нему. Но все же я куда чаще оказывалась именно с ножом и отверткой, нежели с кастрюлей и ложкой.
Папа затачивал веточные концы, затем я немного подрезала их для верности, после чего мы вместе, ветка за веткой, заполняли каркас, пока наша елка не дорастала до почти двух метров в высоту (это навскидку).
Руки были липкими от смолы, застеленный газетами пол был густо усыпан иголками, которые ловились затем носками еще до середины марта, по телевизору как раз начинались стандартные подборки мультиков – и это все составляло ту самую идеальную нашу новогоднюю картину 31-го декабря.
Самым волнительным в процессе подготовки елки – были коробки с игрушками. За год я как раз успевала хорошенько забыть, что там у нас где припрятано, поэтому каждый раз распаковывание коробок сопровождалось невиданным любопытством и азартом.
Игрушек у нас было много. И все старые.
Некоторым из них к этому моменту уже наверняка стукнуло под сто. Но при этом все они были такими до умиления родными, что даже несмотря на то, что я каждый раз мечтала о крутой современной елке с одинаковыми шариками, я очень радовалась из года в год встречать одни и те же знакомые лица зайчиков, снегурочек и эскимосок.
Каждый раз я упорно пыталась создать елку “с картинки”.
И все никак не понимала, почему у меня не получалось. Тогда моим эталоном елки была как раз елка искусственная, точнее сказать: ровная, потому что откуда берутся ровные елки с картинок я тогда еще не задумывалась.
Каждый раз я пыталась сделать нашу собственную елку как можно более ровной, свято веря в то, что если подобрать шарики одного оттенка, ее кособокая живописная асимметрия превратится в вычерченный под линейку ровный угол.
Впрочем, когда украшение заканчивалось, мне, как правило, так нравился результат, что я напрочь забывала про заморочки перфекциониста и принималась настойчиво клянчить папу повесить гирлянду – что было официальным завершающим этапом.
Не помню, с чем были связаны такие сложности, но если гирлянду как следует не поклянчить, сама по себе она почему-то на елке не появлялась.
Какое-то время я даже думала, что гирлянды больше нет, пока сама, методом любопытного тыка, не обнаружила ее в старой швейной машине (кто помнит, тот поймет).
С тех пор утаить от меня этот светящийся новогодний провод было невозможно.
На нашей гирлянде были астры – такие разноцветные пластиковые колпачки, которые надевались на желтые лампочки, и от чего елка впоследствии превращалась в загадочно-тусклое сине-красно-зеленое поле, светящееся тем самым теплым уютным светом, который, как правило, и называют домашним.
Несмотря на свою раритетность смотрелась гирлянда очень интересно, и дай мне возможность, я бы с удовольствием повесила сегодня такую в своем доме.
Но тогда в силу возраста мне куда более привлекательным казался тот радужный мерцающий “китай”, которым тогда поголовно украшали все вокруг, отдавшись массовой погоне за современностью.
Падала наша елка всего один раз. Когда у нас появился Тимофей. (про Тимофея)
То был его первый новый год в качестве полноценного члена семьи, поэтому он сразу же решил расставить приоритеты главенства.
Разумеется, елка не выдержала такого напора и рухнула ниц.
Хорошо, что к тому моменту я была уже в том возрасте, когда радость от наличия кота была больше, чем расстройство от пары разбитых шариков.
Поэтому на Тимку я в итоге не в обиде.
Тем более что шарики бились всегда.
Раньше вообще все игрушки делали до невероятного хрупкими, очевидно чтобы каждый новый год окроплять землю кубометрами горьких детских слез.
Лично я нарыдала своими силами кубометра три точно. Причем один из них в тот год, когда разбился мой любимый розовый шарик, величиной с арбуз.
Мы тогда еще жили на Солнечном про Солнечный, елка была поменьше, стояла на комоде, а руки мои тогда, видимо, еще недостаточно окрепли, чтобы удерживать такую ценность, как большой шарик.
Впрочем, не помню точно, что разбила его именно я. Однако отчетливо помню вид его расколотого на мелкие осколки трупика, безнадежно лежащего передо мной на ковре.
Еще долго с тех пор, открывая коробки на новый год, и не обнаруживая среди прочих игрушек своего старого доброго друга, я пускала скупую слезу сожаления в память о нем.
Другие, не настолько безнадежно разбитые игрушки, можно было плотно напихать ватой, и это почему-то считалось “норм”.
Деда Мороза у нас под елкой не было. Впрочем, как и Снегурки.
Те классические конусоподобные статуи из папье-маше, которые были почти в каждом доме, нагоняли на меня жуткую тоску.
При этом оставлять елку без какого-либо главенствующего персонажа было неправильно, поэтому я долго ставила на зачехленную белой наволочкой табуретку раскладную бумажную сову.
Затем на очередном утреннике мне подарили пластикового Деда Мороза с конфетами, и с тех пор мне стало однозначно проще с выбором, что же ставить под елку.
Попозже к нему присоединилась и Снегурка, и тогда картина стала и вовсе полноценной. В Снегурку напихивались конфеты синего цвета, в Деда Мороза – красные, и в конце концов получалось идеально. А если спрятать в фигурку любимый “Гулливер” и при этом хорошенько прикрыть его леденцами, то появлялся шанс, что он даже доживет до конца праздников.
Честно говоря, мне очень нравилось это наше новогоднее детство:
интересное оно было, доброе...
следующая история
из серии "Моя великолепная история"...
Елка была самой главной новогодней традицией.
Без нее все совершенно теряло смысл, лишалось своего магического значения и переставало быть желанным.
Можно было приготовить хоть ванну оливье, купить центнер мандарин и конфет “Шедевр”, но если дома не было елки, все – труба, нового года не будет.
читать дальше
Один раз это чуть не произошло, и я хорошо помню то ощущение тотальной паники и ужаса, что в этом году наши часы так и не пересекут отметку полуночи, и мы останемся навеки в плену самого жуткого кошмара, где на новый год елки у нас не было.
Поэтому елка была у нас всегда.
И собирать ее нужно было обязательно 31-го декабря. Причем, именно собирать, потому что наша елка представляла собой уникальный конструктор из веток, которые в канун срока стоить начинали заметно дешевле.
Чем папа, разумеется и руководствовался.
Я наудачу каждый год все же клянчила елку пораньше, искоса завидуя своим более везучим одноклассникам. Но папа был показательно непоколебим.
Часов в одиннадцать утра он шел в сарай, доставал оттуда разборной металлический каркас, очень похожий на тот, что выставляли на главной площади. Оставлял его в коридоре – что предвкушало последующие приключения, а затем доставал из кладовки две своих незаменимых рыжих кожаных сумки и особенно громко звал меня:
“Ну что, за елкой идешь?”
Я, понятное дело, ждала этого клича все утро.
Однако, когда он раздавался, то делала вид, что я не то, чтобы охотно оторвалась от своих текущих дел, но раз уж оторвалась, то, так и быть, схожу.
Все это демонстративное изображательство было нужно в первую очередь для того, чтобы подогреть собственное предвкушение.
Охота за ветками – как называл это папа, был одним из наших с ним сугубо личных ритуалов наряду с распиливанием дерева двуручной пилой, совместной зарядкой и поеданием жареной картошки прямо из сковородки.
Чужие в этот ритуал не допускались.
Сперва мы неспешно обходили весь рынок, изучая обстановку. Затем принимали решение. Папа никогда не торговался, и мне это нравилось. Взамен он имел достаточно терпения и упорства, чтобы найти самый выгодный вариант и в последний момент просто сказать: берем.
Иногда приходилось побродить лишнего, но при этом не помню ни разу, чтобы наша охота не удалась.
Ветки крепко сматывались бечевкой, погружались в сумки, заманчиво выглядывая через борта. А я по возможности гордо несла верхушку, держа ее перед собой, как знамя нашей победы.
Хвойный аромат я тогда распознавала плохо, поэтому, чтобы принюхаться, мне нужно было буквально влипнуть в ветку носом, что частенько заканчивалось очередным испорченным шарфом.
Правда, переживала по этому поводу в основном мама.
Елку собирали мы с папой вдвоем.
Маминой же обязанностью было в это время готовить салат, или холодец, или винегрет... Я тоже это дело любила, и если процесс с салатом можно было отсрочить, то с удовольствием присоединялась и к нему. Но все же я куда чаще оказывалась именно с ножом и отверткой, нежели с кастрюлей и ложкой.
Папа затачивал веточные концы, затем я немного подрезала их для верности, после чего мы вместе, ветка за веткой, заполняли каркас, пока наша елка не дорастала до почти двух метров в высоту (это навскидку).
Руки были липкими от смолы, застеленный газетами пол был густо усыпан иголками, которые ловились затем носками еще до середины марта, по телевизору как раз начинались стандартные подборки мультиков – и это все составляло ту самую идеальную нашу новогоднюю картину 31-го декабря.
Самым волнительным в процессе подготовки елки – были коробки с игрушками. За год я как раз успевала хорошенько забыть, что там у нас где припрятано, поэтому каждый раз распаковывание коробок сопровождалось невиданным любопытством и азартом.
Игрушек у нас было много. И все старые.
Некоторым из них к этому моменту уже наверняка стукнуло под сто. Но при этом все они были такими до умиления родными, что даже несмотря на то, что я каждый раз мечтала о крутой современной елке с одинаковыми шариками, я очень радовалась из года в год встречать одни и те же знакомые лица зайчиков, снегурочек и эскимосок.
Каждый раз я упорно пыталась создать елку “с картинки”.
И все никак не понимала, почему у меня не получалось. Тогда моим эталоном елки была как раз елка искусственная, точнее сказать: ровная, потому что откуда берутся ровные елки с картинок я тогда еще не задумывалась.
Каждый раз я пыталась сделать нашу собственную елку как можно более ровной, свято веря в то, что если подобрать шарики одного оттенка, ее кособокая живописная асимметрия превратится в вычерченный под линейку ровный угол.
Впрочем, когда украшение заканчивалось, мне, как правило, так нравился результат, что я напрочь забывала про заморочки перфекциониста и принималась настойчиво клянчить папу повесить гирлянду – что было официальным завершающим этапом.
Не помню, с чем были связаны такие сложности, но если гирлянду как следует не поклянчить, сама по себе она почему-то на елке не появлялась.
Какое-то время я даже думала, что гирлянды больше нет, пока сама, методом любопытного тыка, не обнаружила ее в старой швейной машине (кто помнит, тот поймет).
С тех пор утаить от меня этот светящийся новогодний провод было невозможно.
На нашей гирлянде были астры – такие разноцветные пластиковые колпачки, которые надевались на желтые лампочки, и от чего елка впоследствии превращалась в загадочно-тусклое сине-красно-зеленое поле, светящееся тем самым теплым уютным светом, который, как правило, и называют домашним.
Несмотря на свою раритетность смотрелась гирлянда очень интересно, и дай мне возможность, я бы с удовольствием повесила сегодня такую в своем доме.
Но тогда в силу возраста мне куда более привлекательным казался тот радужный мерцающий “китай”, которым тогда поголовно украшали все вокруг, отдавшись массовой погоне за современностью.
Падала наша елка всего один раз. Когда у нас появился Тимофей. (про Тимофея)
То был его первый новый год в качестве полноценного члена семьи, поэтому он сразу же решил расставить приоритеты главенства.
Разумеется, елка не выдержала такого напора и рухнула ниц.
Хорошо, что к тому моменту я была уже в том возрасте, когда радость от наличия кота была больше, чем расстройство от пары разбитых шариков.
Поэтому на Тимку я в итоге не в обиде.
Тем более что шарики бились всегда.
Раньше вообще все игрушки делали до невероятного хрупкими, очевидно чтобы каждый новый год окроплять землю кубометрами горьких детских слез.
Лично я нарыдала своими силами кубометра три точно. Причем один из них в тот год, когда разбился мой любимый розовый шарик, величиной с арбуз.
Мы тогда еще жили на Солнечном про Солнечный, елка была поменьше, стояла на комоде, а руки мои тогда, видимо, еще недостаточно окрепли, чтобы удерживать такую ценность, как большой шарик.
Впрочем, не помню точно, что разбила его именно я. Однако отчетливо помню вид его расколотого на мелкие осколки трупика, безнадежно лежащего передо мной на ковре.
Еще долго с тех пор, открывая коробки на новый год, и не обнаруживая среди прочих игрушек своего старого доброго друга, я пускала скупую слезу сожаления в память о нем.
Другие, не настолько безнадежно разбитые игрушки, можно было плотно напихать ватой, и это почему-то считалось “норм”.
Деда Мороза у нас под елкой не было. Впрочем, как и Снегурки.
Те классические конусоподобные статуи из папье-маше, которые были почти в каждом доме, нагоняли на меня жуткую тоску.
При этом оставлять елку без какого-либо главенствующего персонажа было неправильно, поэтому я долго ставила на зачехленную белой наволочкой табуретку раскладную бумажную сову.
Затем на очередном утреннике мне подарили пластикового Деда Мороза с конфетами, и с тех пор мне стало однозначно проще с выбором, что же ставить под елку.
Попозже к нему присоединилась и Снегурка, и тогда картина стала и вовсе полноценной. В Снегурку напихивались конфеты синего цвета, в Деда Мороза – красные, и в конце концов получалось идеально. А если спрятать в фигурку любимый “Гулливер” и при этом хорошенько прикрыть его леденцами, то появлялся шанс, что он даже доживет до конца праздников.
Честно говоря, мне очень нравилось это наше новогоднее детство:
интересное оно было, доброе...
следующая история
@темы: моя великолепная история