из серии "Моя великолепная история"... Первое, что приходит на ум, когда я думаю о своем городе: “ну… обычный такой себе город, ничем не примечательный.”
И это, в общем-то, правда.
Можете представить себе любое среднестатистическое поселение бывшего Союза с населением до полумиллиона и, скорее всего, оно будет мало чем отличаться от того места, где я родилась.
читать дальше
Те же спальные районы, девятиэтажки, хрущевки. Тот же линейный простор, главный универмаг, театральная площадь.
В центре пара кварталов из колоритных сталинок, в одной из которых я впоследствии и жила.
Такие же парки, с такими же аттракционами, не менее такой же шайбообразный цирк.
Ну, в общем, вы поняли.
Никаких важных достопримечательностей у нас в городе не было.
Не важных, впрочем, тоже.
Поэтому приходилось выдумывать свои.
Едва ли они впечатлили бы какого-нибудь заморского туриста, но нам хватало.
Благодаря им город приобретал особенную, только нам понятную ценность.
И это было здорово.
Чуть ближе, чем на отшибе, текла у нас единственная тоненькая речушка, называемая за глаза речкой-вонючкой.
И текла она так скромно и поодаль, что принимать ее за полноценный водоем было даже как-то неловко. Поэтому проще, наверное, считать, что речки в нашем городе не было.
Для нашего поколения, по крайней мере.
Летом у нас всегда было запредельно жарко, а зимой впечатляюще холодно.
Не так, как в Узбекистане, конечно. Но говорят, что наша земля породила не одно поколение выносливых и закаленных людей.
И в чем-то я полностью с этим согласна.
Наш край было принято считать шахтерским. И шахты у нас действительно были (некоторые даже работали).
Куда ни глянь, от края до края простиралась перед нами вольная сухая степь, пестреющая белыми зонтиками тысячелистников, сизыми кустами полыни и сиреневыми дикими колокольчиками.
С мая по сентябрь горячий ветер ежедневно гонял пыль по жженым дорогами, и наше лето всегда звучало непрекращающимся гулом жуков, сверчков, стрекоз; порхало стаями бабочек-капустниц и чирикало голосами задорно купающихся в пыли воробьев.
Нашими озерами были водохранилища и затопленные меловые карьеры, а горами – терриконы. Как верные стражи они охраняли наш горизонт то там, то тут. Те, что поострее и попурпурнее – то моложавые крепыши, а те, что ниже и покатей – старички, поросшие вездесущей полынью. По терриконам можно было читать истории, если научиться.
А весной все становилось белым-бело от множества расцветающих абрикос. Нигде больше в мире вы не найдете такого обилия этих деревьев, как было их у нас.
А уж особенно в моем районе.
К концу сезона дороги наши становились буквально коричнево-оранжевыми от плотно укатанных в асфальт абрикосовых плодов. И мы любили отдирать их пластами и швыряться друг в друга, как снарядами, иногда не безнаказанно попадая в проезжающие мимо машины.
Когда мне исполнилось четыре, мой город как раз отмечал двухсотлетие, так что по условной таблице сопоставления возрастов городов и людей, мы были в чем-то ровесниками.
В тот период, когда мы познакомились по-настоящему, я была молода и вызывающе-беззаботна. А он представлялся эдаким добродушным шалопаем в самом расцвете сил (но при этом уже изрядно подбитым первыми уроками молодости).
Сколько себя помню, я всегда без стеснения называла свой город нелицеприятным термином и все мечтала при первой же возможности оттуда съехать.
И надо сказать, что я была такая далеко не одна.
Однако постепенно, по мере взросления, строгая критичность стала как-то отступать, и в конце концов я все-таки осознала, что город свой, в общем-то, любила.
Возможно, иной раз весьма специфической любовью, но тем не менее, всегда честно.
В какой-то момент особенно привлекательными стали мне казаться привычные дороги, сумбурная рыночная толкотня, тот откровенный вызов, который бросали всем идеалам эстетики наши вывески и торговые палатки.
В чем-то я любила даже разбитые дороги и поросшие дикой сиренью неухоженные дворы.
Как-то незаметно, буквально за один год, мой город вдруг заполнился воспоминаниями, как сосуд. И после того простые места уже не могли быть простыми. Обретшие смысл и ценность, они обрели одновременно и невероятную красоту.
И чем дальше я удалялась от возможности когда-либо к ним вернуться, тем более яркими деталями они обрастали.
В родном городе для меня навсегда застыли, как в еловой смоле, мои последние происки вольной юности, мои беззаботные ночи и не менее беззаботные утра, впитавшие в себя, как аромат, тепло дома, ветер первых важных перемен и свет еще ничем не омраченной надежды.
следующая история
@темы:
моя великолепная история