из серии "Моя великолепная история"...
Моей первой любовью была статуя скомороха на здании городского кукольного театра.
Да, да, именно в буквальном смысле статуя залитого в бронзу мужика в пропорциях один к одному с балалайкой в руках.
читать дальше
Мне было лет пять-шесть, поэтому в принципе подобные отклонения были мне еще как-то позволительны.
О влюбленности я знала мало.
Симптомы свои классифицировать не пыталась.
Тем более что это трепетное смущение, сопровождавшее любое упоминание об объекте интереса, мне очень даже нравилось, а значит, просто не могло быть поводом для беспокойства.
Просто нужно было хранить все в тайне и ни в коем случае никому не рассказывать – так я решила сразу, и это было на удивление мудрым решением.
Летом мы часто ездили на дачу. Часто – это примерно раз в день, а это значило, что у кукольного театра мы оказывались два раза в сутки: утром и вечером.
И пока трамвай стоял на остановке, выгружая своих пассажиров, мне предоставлялась потрясающая возможность увлеченно попялиться в окно и ненароком в кого-нибудь влюбиться.
тот самый Кукольный театр, статуи и трамвай
Надо сказать, что несмотря на столь непрезентабельную должность, герой моих детских грез был мужик, что надо. То есть я совершенно одобряю свой выбор даже спустя годы (чего, к сожалению, не могу сказать относительно других моих выборов).
Мой скоморох, безусловно, выгодно выделялся на фоне остальных своих пятерых собратьев, своей загадочно-отрешенной позой и глядящим куда-то в неведомую даль взглядом, в котором я, в свою очередь, видела сплошь поэтическую печаль.
Наверное, все дело было в подбородке и в этой непревзойденной магии ракурса немного снизу.
Ибо если бы мне однажды не открыли правды, кем на самом деле являлся мой любимый герой, я бы и дальше искренне верила, что он бравый рыцарь, попросту забредший случайно не на то поле боя.
Скульптор, лепивший его мускулы, столь недвусмысленно проступающие сквозь одежду, судя по всему, думал о чем угодно, но только не о балаганном шутовстве с погремушками.
В общем-то, если заменить моему скомороху балалайку на гитару, из него вышел бы бесценный образец классической женской мечты.
То есть краснеть было из-за чего. Поэтому приходилось смущенно отворачиваться.
А когда получалось, что нам с мамой нужно было идти зачем-то в кукольный театр (чаще всего на какую-нибудь новогоднюю елку) я невзначай просила ее укутать меня в мой самый лучший шарф.
Безнадежность этих отношений меня, как ни странно, ничуть не смущала.
Во-первых, потому, что я едва ли вообще представляла, какие надежды принято возлагать на отношения.
А во-вторых, моя богатая фантазия обладала достаточно качественным оживляющим свойством, благодаря которому я очень быстро втянула своего возлюбленного (а заодно и всех его пятерых товарищей) в такую эпическую историю, по сравнению с которой влюбленность в какого-нибудь соседского мальчишку казалась уже не более чем жалким дилетанством.
Это продолжалось какое-то время, а затем я научилась читать и внезапно обнаружила целый новый мир потенциальных любовников.
После этого при всем моем желании, я уже просто не могла сохранять свою заинтересованность пусть даже и мускулистым, но все же скоморохом.
Моим вторым был благородный и до умопомрачения эрудированный инженер Сайрес Смит из Жюль Верновского “Таинственного острова” – по совместительству, моей первой серьезной книги, прочитанной без помощи мамы.
Сайрес открыл для меня новый подвид “исключительно умных мужчин”, и с тех пор одной уже только внешней оболочки мне стало уже мало.
Благо, что иллюстрировались книги редко, поэтому, по сути, мне требовалось найти всего лишь умного. Все остальное могло быть благополучно дорисовано воображением.
С Сайресом Смитом мы дошли до вполне себе серьезных отношений, где я даже пару раз прикинула, каково бы это было жить в одной палатке. А затем бесконечно спасаться с таинственного острова мне надоело, и я переключилась на книги о капитане Немо.
Особенную роль в моем романтическом списке занимал и Дик Сэнд, бывший тогда самым крутым в мире пятнадцатилетним капитаном. Благодаря ему я поняла, что есть еще такой подвид чувств как “благородная дружба”, который чуть позже в социуме стал называться тем небезызвестным словом “френдзона”.
Тогда для меня это значило, что я была совершенно не против, чтобы Дик Сэнд был влюблен в меня, но при этом предпочитала капитанов несколько другого ранга.
Третьим в моем списке мог бы стать Феличе Риварес из “Овода”, но в его безупречности я впоследствии искренне разочаровалась, поэтому не могу сказать, что была бы счастлива, если бы каким-то чудом мне все-таки удалось выйти за него замуж.
А затем я долго и самоотверженно любила Сережу.
Почти даже полный календарный год.
Случилась моя любовь неожиданно, в канун майских праздников, в мамином селе, куда мы, как обычно, поехали с ежегодным визитом на кладбище.
Сереже было четырнадцать, и до тех пор я видела его лишь на черно-белой фотке в своем детском альбоме. Где он стоял рядом со своим братом на фоне забора, а я с невиданным усердием отбирала у него пластмассовый Камаз.
По сути, взрослого Сережу я тоже видела всего единожды. Точнее даже сказать: несколько часов. Но, судя по всему, этого было достаточно, чтобы начать проектировать в мечтах нашу дальнейшую совместную жизнь.
Сережа был добрый и до умиления хозяйственный. Я регулярно представляла, как он будет разбирать унитазный бочок и подбивать плинтуса в нашей трехкомнатной квартире. А так же водить бордовую девятку, которую лично будет чинить по воскресеньям в гараже.
То есть благодаря Сереже, к моим требовательным критериям к “умному и красивому” добавился еще один: мастеровитый.
Присутствие Сережи в этом гареме абстрактных принцев обусловлено только тем, именно он официально считался моей первой любовью.
Так как в отличие от всех остальных кандидатов, по крайней мере, имел материальную форму органического происхождения и существовал со мной в одном отрезке времени.
Но значение материальных мальчиков в тогдашней моей жизни было не так существенно, как поиск очередной эфемерной музы.
Ее следующим воплощением стал Алекс Брантнер из “Комиссара Рекса”.
Те, кто хоть раз видели Алекса Брантнера из “Комиссара Рекса”, сразу поймут, что какие-либо дополнительные комментарии здесь излишни. Я любила его верно и преданно и иногда даже вставала в шесть утра, чтобы посмотреть повтор серий.
А затем Алекса Брантнера безбожно заменили на какого-то кучерявого коротышку, и мне пришлось жить исключительно на своих фантазиях. Это было непросто, поэтому для поддержания визуального допинга я нашла еще один фильм с этим актером в надежде разжечь затухающие чувства. Но там тот неожиданно сыграл парня с диареей, и вся моя былая страсть была обречена окончательно сойти на нет.
Какое-то время спустя на моем любовном фронте сохранялась некоторая пауза.
Может быть, я даже уже успела подумать, что меня окончательно попустило западать на экранных мужиков, но тут вдруг со мной случился новогодний анонс “Властелина колец”, и я поняла, что снова пропала.
Мне достаточно было одного мимолетного взгляда на мелькнувший силуэт Арагорна, чтобы все последующие недели с замиранием сердца ждать премьеры на “1+1” и с любопытством гадать, кем же может оказаться этот загадочный чувак с мечом.
Это был мой лучший новый год.
До тех пор мне не приходилось влюбляться в персонажей с бородой, поэтому я еще долго не могла понять, как же именно к этому отношусь.
С Арагорном у нас было достаточно долго.
Даже несмотря на то, что под его бородой впоследствии обнаружилась нелицеприятная подбородочная жопа, а над глазами почти не было видно бровей (что почему-то особенно меня смущало), я все равно его любила.
Я представляла, как Питер Джексон снимает специально для меня какой-нибудь приквел, где я получаю роль воинственной эльфийки, и в итоге мы целый год колесим с Арагорном в походном трейлере по ярко-зеленым горам Новой Зеландии.
Именно тогда я окончательно и укрепилась в своем желании стать актрисой.
Когда после Арагорна (да, даже сильные чувства гаснут) в мою жизнь неожиданно пришел восхитительный (еще на тот момент) Джонни Депп, я уже определенно знала, что мне делать.
Джонни Деппа я пересмотрела от и до, исключив разве что “Страх и ненависть в Лас-Вегасе”, так как там его бритый лоб показался мне чертовски непривлекательным.
Ради возможности быть ближе со своим героем, я сняла в своих фантазиях еще не существовавшую тогда четвертую часть “Пиратов Карибского моря”. И все ради того, чтобы вписать в жизнь Джека Воробья некую соблазнившую его отчаянную пиратку, которую, разумеется, я бы впоследствии сыграла. А затем получила бы за нее заслуженный Золотой глобус.
Но когда четвертую часть “Пиратов…” действительно сняли, я поняла, на этом тотальном разочаровании наши долгие и трепетные отношения с Джонни Ди, пожалуй, и закончатся.
Больше в киношных героев я с тех пор уже не влюблялась.
следующая история