.

сегодня у нас пошел снег. мелкий такой. созвучный со словом "гадкий"
я до сих пор на летней резине.
Почему? Потому что.
до шиномонтажа ехать километров сорок. в четверг. поле обеда. Вот сижу теперь гадаю: растает, падла, или нет?
Взрослая жизнь все время заставляет меня думать.
Переживать, а не сгорит ли отопительный кондиционер?
Не знаю, почему сегодня вдруг это стало для меня так важно.
Говорят, магнитные бури: необоснованные тревожности. Приходится медитировать.
В паузах между настойчивым сверлением дрели на ухо.
У строителей, видимо, сегодня тоже бурное настроение. Бурят с восьми утра.
Включила им на фоне Рамштайн, пусть поработают под музычку. Кажется, в какой-то момент они начали посверливать в такт.
Вчера на ночь заклинило спину от шеи до поясницы. Как оказалось, это к обострению мужества.
Полдня мужественно терпела, а затем прошло.
Температура сегодня впервые опустилась ниже нуля. Это со всех щелей ощутимо.
Дует. Сквозит.
Перегорела на кухне очередная лампочка.

Ну а мыслями я там, где мне по-прежнему пять лет.
Зима, наша квартира, середина декабря и шоколадные конфеты "Гулливер"... Еще в той старой бумажной обертке, заворачиваемой по краям треугольничками. Тогда я еще не знала, что конфеты "Гулливер" чертовски дорогие. Точнее, тогда они таковыми еще не были. Поэтому трескали мы их без тормозов. Практически всю зиму.
Так и остались для меня любимыми зимними конфетами.

А небо за окном молочно-синее. вот как есть цвет "кофе с молоком", так, судя по всему есть и "синева с молоком", когда в большую банку с привычно синим насыпали тумана и слегка размешали в пенку. Так вот это именно про снежное небо.
Оно будто бы само по себе мягкое. Воздушное такое, не тяжелое.

Все самое красивое о зиме запомнилось мне, когда включали свет.
До тех пор, пока не стемнело, за окном было всегда как-то уныленько серо. Но стоило только зажечь лампы, и все вокруг мгновенно преображалось:
в комнате оранжево-тепло, а за окном эта снежная синева. и пахнет так, немного сладко.

На кухне булькает ужин, что-то закипает.
Сейчас придет папа, и я жду, как привычно зазвонит в коридоре. Мы всегда звонили в звонок три раза: это значило, что пришел свой.
Папа всегда первым делом доставал из пакета буханку хлеба – холодную, замерзшую, и я несла ее на кухню греться.
От папы пахло свежестью с улицы, такой бодрящей, зимней.
А затем он переодевался в любимые рубашку и брюки и усаживался в своем кресле с журналом "Наука и жизнь".
А телевизор всегда работал на фоне. Как четвертый член семьи. бубнил там что-то умиротворяюще, и мне казалось, что пока он так работает, мы будто бы под какой-то негласной защитой.
Телевизор был у нас как домовой.

Я и по сей день к нему прислушиваюсь, когда мне снова станет то волнительно, то не пойми чего тревожно,
когда штормят над головой магнитные бури и кондиционер гудит так, как будто вот-вот взорвется...
Я нахожу в своей памяти тот привычный монотонный голос телевизора, добираюсь по нему, как по канату до уютного родительского зала, и натянув на голову любимый папин плед, сворачиваюсь в клубок и повторяю:
Я маленькая...
Я ничего не знаю...