из серии "Моя великолепная история"...
Сколько себя помню, рисовать меня всегда заставляли.
Причем, заставляли нещадно, поистине с тираническим упорством.
Вразумительной мотивации при этом не поступало, поэтому не странно, что очень быстро слово «рисовать» трансформировалось для меня в слово «страдать» и обросло толстым слоем болезненной муки.
читать дальше
Я была уверена, что таким образом жизнь меня определенно за что-то наказывала.
Но при этом мириться с таким положением дел я тоже не особо желала.
Отчего время от времени я упорно саботировала свои уроки рисования, слепо надеясь на то, что однажды всех задолбет со мной бороться, и мои страдания прекратятся.
Взамен из художественной студии меня перевели в художественную школу, где все стало намного серьезней, и, как следствие, еще более страдальчески.
Нашим учителем был некто Александр Григорьевич Белобровский (который до сих пор, кстати, не в курсе, какими же падлами мы были). И очень быстро мы с Бро сошлись во мнении, что он очень мешал нам полноценно наслаждаться жизнью.
Было там тогда уже лет по пятнадцать, поэтому основным наслаждением считалось неустанно шататься по городу с бутылками яблочной фанты, играть в Симсов и выдумывать разнообразные тематические истории самого невероятного порой содержания.
То есть, сам по себе товарищ Белобровский, конечно же, не был виноват в том, что наши родители решили, что вместо этого мы должны всячески художественно развиваться.
Даже более того: он был очень добрым и талантливым преподавателем, чьи уроки я с благодарностью вспоминаю до сих пор. Но так уж вышло, что в тот момент нам просто жизненно необходимо было на ком-то оторваться.
И мы сплоченно сосредоточились на нем.
Диверсии случались разные, в основном по-классике: то ключи от класса спрячем; то спрячемся сами, так что потом весь этаж нас в панике ищет.
То проберемся в подсобку с учебными муляжами и начнем бегать по коридору, размахивая всякими гипсовыми конечностями.
Но бывало, что и перегибали.
Например, один раз мы так накуролесили с классным замком, что его потом почти уже собирались выпиливать. Однажды зимой мы едва не выбили окно снежком и даже почти довели до кончины старый водопроводный кран.
Это самое “почти” в общем-то и держало нас на плаву, не давая записать нас в откровенные хулиганы, оставляя балансировать на той тонкой грани “беззаботной шалости”.
В нашем классе с регулярной периодичностью появлялись какие-нибудь новые муралы, которые Александр Григорьевич всякий раз заставлял нас тряпками оттирать.
Взамен мы рисовали на него неодобрительные шаржи, сочиняли истории и иногда даже подкладывали кнопки на стулья – благо уж этого добра у нас всегда было навалом...
Но однажды мы решили пойти дальше и придумали целый настоящий план.
План состоял в том, чтобы раздобыть его номер телефона, и как следует его пропиарить: не важно чем, главное – много.
Мы распечатали на папином принтере (см. про папину работу) целый тираж – штук эдак с триста – разнообразных разноцветных объявлений и, собрав воедино все наше отчаянное сумасбродство, расклеили их по городу.
Объявления были примерно следующего содержания:
– куплю раритетную швейную машинку «Чайка» и прочий антиквариат
– сниму порчу с вашего кота
– срочно продам БМВ 5й серии
...и особым бонусом была целая подборка про травести-диву Бэллу Бровски (мы особенно гордились этой тонкой выдумкой), которая:
– ...занималась пошивом одежды для людей нетрадиционной ориентации
– … не менее талантливо делала что-то еще
– ...и при этом активно искала единомышленников.
Объявы мы честно распределили по трем районам — серьезный размах.
Упорно трудились пару дней, и в конце концов наша внутренняя злость на всю опостылевшую «воздушную перспективу» и прочую живопись стала даже как-то меньше.
Не знаю, какова судьба постигла диву Бэллу, но вот по поводу БМВ и антиквариата ему точно звонили, в чем мы пару раз даже лично убедились, разумеется, истошно давясь в кулак.
Хотелось бы сказать, что мне безумно стыдно за те происки, но, честно говоря, не могу.
Повиниться – да, безусловно. Прийти к Григорьевичу с термосом чая и, покаянно исповедоваться в своих грехах юности – пожалуй.
Но вот чтобы “...вернуться в прошлое и сделать все по-другому” – это уж вряд ли.
Ибо было что-то неотъемлемо важное в том нашем бесшабашном безрассудстве, в необдуманности порывов, в беззаботной простоте решений.
И, дай нам волю, да мы бы вечно так и бегали, благословленные никогда не оглядываться на время.
Все так же прятались бы за горкой старых стульев, когда проходящий мимо очередной кто-нибудь угрожал затащить нас в ненасытные лапы рутинно-скучного серьезного взрослого мира.